Общее понятие «симметрия» (как и любое общее понятие) настолько объемно, что его экспликация заняла бы слишком много места. Идея симметрии не ограничивается пространственными формами, она распространяется на все возможные отношения объектов физической реальности. Что же касается зеркальной симметрии, то ее нагляднее всего иллюстрирует образ рычажных весов. Это равновесие левого (L) и правого (R). В такой физической модели зеркальная (или двухсторонняя) симметрия представляет геометрическое понятие. Как очевидно, любой зеркально симметричный объект — единое целое, ибо невозможно отделить левую часть зеркально симметричного объекта от правой его части, не разрушив сам объект.
Пространственный объект зеркально симметричен, если любая его точка переходит в себя при особом преобразовании относительно нулевой точки О. Для простоты рассмотрим одномерную фигуру — отрезок прямой l с нулевой точкой О на нем, и выберем на этом отрезке произвольную точку р. Тогда существует одна и только одна точка р' на отрезке l, находящаяся на таком же расстоянии от точки О, что и точка р, но только по другую от нее сторону. Итак, преобразование называется зеркальным отражением (или просто отражением) пространства на себя, если оно переводит любую его точку р в ее зеркальный эквивалент р' относительно нулевой точки О данного пространства. Примером зеркально симметричного объекта в математике служит числовая ось, на которой каждому положительному числу соответствует равное по величине, но противоположное по направлению отрицательное число.
Можно дать и другое определение зеркальной симметрии, основанное на свойстве изотропии пространства. Поворот вокруг точки О на любой угол переводит точку р одномерного пространства l в однозначно определенную точку p' и также характеризует зеркальное отражение. В таких случаях говорят, что фигура обладает поворотной зеркальной симметрией относительно точки О, если она переводит сама в себя при всех поворотах вокруг О.
Пифагорейцы считали окружность (на плоскости) и сферу (в пространстве), в силу их полной поворотной зеркальной симметрии, совершенными геометрическими фигурами. Неудивительно, поэтому, что Аристотель наделял движения небесных тел идеальными круговыми траекториями, так как всякая другая форма движения лишила бы их божественного совершенства.
ФЕНОМЕНОЛОГИЯ БЫТИЯ
Вопрос о том, что есть бытие — основной и древний: с его постановки началась история онтологии, или учения о сущем. В начале прошлого века этот вопрос вновь заострил М. Хайдеггер: «Когда говорят: бытие есть наиболее общее понятие, то это не может значить, что оно самое ясное и не требует никакого дальнейшего разбора. Понятие бытие, скорее, самое темное» [Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С. 2]. Для Хайдеггера время — главная компонента человеческого бытия, его присутствия в мире. Если трактовать сущее как человеческую экзистенцию, т. е. феноменологически, действительность создается лишь в то время, как присутствие человека в ней становится реальностью. Таким образом, в отличие от физического времени феноменологическое время — фактор человеческой необратимости, тогда как в физике время обратимо или, точнее говоря, зеркально симметрично: атомы излучают и поглощают на одних и тех же частотах. Отсюда и следует, что время и соответствующее ему пространство — способ существования вечной (или обратимой) материи, тогда как человеческое бытие — это только череда событий, воспринимаемых чувствами.
В конце прошлого века получила распространение еще одна тенденция в решении основного вопроса онтологии: размышление об автономном небытии как об исходном понятии философского умозрения. В этой связи приходится констатировать, что в таком случае методологически темным становится статус самой онтологии. Если, согласно Пармениду, («бытие есть, а небытия нет»), эта антитеза согласуется с логикой других категориальных связок, начинающихся с позитивной (сущее) компоненты, то, как тогда относиться к бинарным оппозициям, опирающимся на отсутствие (не-сущее)? В особенности эта установка важна для гуманитарных наук, не говоря уж о науках естественных. Как преодолеть эту нелепую ситуацию, в которой следует рассуждать о небытии, притом, что оно по определению лишено содержательности, и тем самым не может быть предметом наблюдения или измерения, но вместе с тем должно быть признано формой существования в рамках той или иной конкретной науки?
В связи с этим создается впечатление, что характер предлагаемых в истории философии (от элеатов до экзистенциалистов и современных неопозитивистов) ответов на обозначенные вопросы объясняется не столько различием мировоззренческих платформ, сколько нарушением формальной логики, основанной на законе тождества. Содержательный же аспект нарушения выражается в неразличении смыслов теоретической науки, опирающихся на эмпирический базис, который в каждом случае служит набором информационных данных для последующего теоретического обобщения. В центре же любой теории находится математическая структура, которая является бытием в том смысле, что она является миру, будучи облаченной в интерпретацию, но сама эта структура всегда дается в форме тождества, записываемого в формальной логике, как А = А, где А слева и А справа — противоположные стороны данной структуры, и сумма этих сторон равна нулю, т. е. А – А = 0.
НЕКОММУТАТИВНОСТЬ АНТИТЕЗЫ БЫТИЕ-НЕБЫТИЕ
В контексте рассматриваемой проблемы интерес представляет также семантический анализ естественного языка. В нем широко употребляется не только общая для всех языков пара понятий «бытие-небытие», но и основополагающие для обыденной речи глагольные формы «быть» и «не быть», применяемые для обозначения актуального («здесь и теперь»), прошедшего («было-не было») или возможного («будет-не будет») существования кого-то или чего-то, как и его отсутствия. Известны и смысловые варианты этой антитезы, такие, например, как «быль-небылица», «правда-вранье», «истина-ложь», а также масса синонимов небытия в том или ином контексте: «воображаемое», «фантастическое», «мнимое», «иллюзорное» и др., соотносимое с какой-то наличной реальностью.
Семантика естественного языка, лишенная строгой определенности понятий, преодолевается научным мышлением, которое конкретизирует понятия обыденной речи, превращая их в термины. Философская же традиция, объединяя близкие по смыслу бытовые понятия (зачастую вкупе с ними и научные термины) в более широкие лингвистические кластеры, создает категории, отличающиеся от частных понятий и терминов чрезвычайно большим объемом, но крайне малым содержанием. Когда же философский пафос осваивает собственное исследовательское поле, он, в основном, опирается на эти абстрактные парные оппозиции и одновременно на законы аристотелевской (двухзначной) логики. Следуя этому алгоритму, сложилась в философии и рассматриваемая понятийная антитеза (но вовсе не зеркальная симметрия) «бытие-небытие» как пифагорейская пара категорий, позади которой подразумевается одновременно и феноменологическое «существование», и феноменологическое же «несуществование».
С естественнонаучной точки зрения, которая, несомненно, выступает основой конструктивного рассуждения о любой форме бытия (вещественной, полевой, биологической, духовной, лингвистической и пр.), небытия как полного отсутствия бытия нет. В противном случае в науках о природе и обществе следовало бы немедленно отказаться от различного уровня симметрий — законов сохранения — и главной из них: закона сохранения энергии (или материи и ее движения). В отличие от мифологических представлений (языческих, иудео-христианских, релятивистских и др.) о сотворении Богом или существом по имени Big Bang мира из ничего (сингулярность — это тоже некий аналог «ничто») классическая теоретическая наука, подспудно поддерживая тезис Гераклита («Мир никто не создавал ни из людей, ни из богов…»), прежде всего имеет в виду несотворимость материи и ее вечного движения, но при этом утверждает о ее непрерывных превращениях из одной формы в другую.
В классическом научном контексте абсолютного небытия нет, а есть лишь, согласно Аристотелю, «исчезновение и возникновение», т. е. можно подразумевать относительное небытие какой-то конкретной формы бытия, еще не возникшей или уже исчезнувшей, носителем чего выступает неопределенное понятие «нечто». И не только в мире материальном, но и в духовной сфере, благодаря способности человека к творческой деятельности, любая мысль не возникает из ничего, а лишь одна конкретная форма сознательного бытия переходит в другую конкретную или более общую. В сфере человеческого духа вовсе неприменимо понятие «ничто», поскольку оно отличается от небытия своей абсолютной невыразимостью, тогда как онтологическое небытие логически соотносится с бытием, выступаю его отражением, его зеркальной противоположностью.
Теоретическая наука включает в поле своего зрения относительное небытие, как небытие данного вида бытия (или как неопределенность данного вида определенности), т. е. как его генетический (бытийный) источник или его будущее исчезновение и превращение затем в виртуальную форму бытия. В этой связи становится понятным отождествление Хайдеггером понятия бытия с пространственно-временным концептом «здесь и теперь», ибо реально существующим для любого исследователя выступает то, что наблюдается (или измеряется) здесь и сейчас — в лабораторной системе отсчета наблюдателя. При этом в качестве обобщенного наблюдателя не обязательно должен выступать индивид или прибор, но это может быть и научный коллектив или даже человеческий род, создающий свой совокупный опыт, опирающийся на исторически движущееся «здесь и теперь».
О СИМУЛЯЦИОННОМ ДЕЗИНФОРМИРОВАНИИ
В когнитивном плане диаметрально противоположна познавательной функции человека его функция воображения, сущность которого состоит в том, что оно не познает наличное бытие, отражая его объективно существующие свойства и отношения, а создает небытие в форме спекулятивных аксиом, из которого затем логически дедуцируется то, что затем преподносится как бытие. Ньютоновский афоризм «Гипотез не измышляю» как раз направлен против такого рода злоупотребления, присущего чистому разуму.
Воображение конструирует различные формы несуществующего, независимо от того, способно оно обрести бытие в будущем или это фантастика, или речь идет о том, что существовало в прошлом, когда для этого имелись подходящие условия. Специфическая активность воображения проявляется в целом спектре различных действий как спонтанных, так и целенаправленных. К первым относятся такие творения психики индивида как сновидения, галлюцинации, бредовые видения фанатичного толка и пр., а на уровне общественного сознания — сказки, мифы и идеалистические теории (утопии). Ко вторым — плоды творческой фантазии, конструирующей то, что еще не существует и, быть может, вообще не способно обрести наличное бытие даже при разработке соответствующей технологии, а способно существовать лишь в виде художественных образов, на сцене или в кино.
Один из важнейших онтологических аспектов функциональной противоположности познания и воображения состоит в том, что логическое мышление, направленное на познание законов бытия, подчиняет сознание индивида реальным пространственным формам и действительным временным отношениям. Воображение, напротив, освобождает сознание индивида от власти жестких координат и ограничений, в которых он вынужден существовать как в некоей детерминированной системе отсчета. Фантазия как крайняя форма воображения, наиболее ярко реализующаяся в сказках, мифах и философских опусах, обращается с пространственными формами и временными отношениями как с пластичным материалом, который она вольна изменять, деформировать и даже трансформировать. Скажем, заставить время замедляться, а пространство сокращаться или наделяться дополнительными измерениями.
В связи с этим остановимся на очень важной для научного познания стороне преломления онтологической антитезы «бытие-небытие» — информационно-коммутативной. Речь пойдет о том, что в обыденной жизни определяют понятийной антитезой «правдивость-вранье», а в теоретической науке — «информирование-дезинформирование». Казалось бы, указанные понятийные антитезы относятся лишь к нравственной составляющей коммуникативных отношений на любом уровне, а прямо к рассматриваемой здесь проблеме не относятся, если только не вспоминать об известном древнегреческом анекдоте «Лжец», который вот уже более 2,5 тысяч лет обсуждается в литературе без всякой надежды на успех.
Обратим внимание на такие небытийные составляющие понятия «информирование», как «псевдоинформирование», «дезинформирование» и «метаинформирование», которые в теории информации эксплицируются так: симуляционное дезинформирование — это информирование, при котором некоторые кодовые цепи не содержат оригиналов. Примеры: появление в прейскуранте какого- либо товара, хотя его нет в продаже; указание в железнодорожном расписании поезда, который отменен и т. д.. К симуляционному дезинформированию относятся также различного рода сообщения, направленные на дискредитацию политического или научного противника и пр.
Любой вид дезинформации — от бытового вранья до подтасовки фактов в выгодной для коммуникатора последовательности — это такая псевдоонтологическая ситуация, в которой происходит подмена сообщения о небытии сообщением о бытии, предназначенное для его восприятия реципиентом (ради воздействия на его поведение в желательном направлении), как описание бытия. В данном случае не имеет значения, с какими целями это совершается — корыстными, преступными или благими, а также сознательно или бессознательно — допустим, дезинформирование осуществляется в силу искреннего заблуждения. Значение имеет только то, что перед нами специфический акт подмены негативной стороны онтологической антитезы (небытия) позитивной ее составляющей (бытием). Или по-другому: подмена актуального события его виртуальными вариациями, которые возможны (вранье должно быть похожим на правду), но не имели места, т. е. в данном случае они были извлечены воображением из небытия.
Специфика эта становится особенно угрожающей в теоретической науке, когда обсуждается вопрос об истинности рассмотрения событий в иных системах отсчета, где нет наблюдателя (или в рассуждение вводится воображаемый наблюдатель), физическая, но не феноменологическая бытийность которого легитимируется лишь используемыми для этого математическими преобразованиями. Например, доказывается (точнее, опровергается кажущаяся парадоксальность) известного релятивистского анекдота — «парадокс близнецов».
Похожим приемом пользовался и Зенон, обращаясь к логической истинности закона тождества и вводя в рассуждение дезинформацию, способную создавать иллюзию квазибытия (как бы бытия) отсутствия движения, рассчитанную на дискредитацию эмпирического знания. Это и определяет смысл прижившегося в современной неопозитивистской по своему духу теоретической физике понятия «равноправие наблюдателей». На самом деле наблюдатели равноправны лишь перед законами Природы, но точка зрения на те или иные события у них может быть различной в связи с их участием или не участием в данной череде событий. В такого рода (назовем ее «спекулятивной») дезинформации производится разрушение категориальной связки «бытие-время», ибо математические преобразования не учитывают фактор феноменологической необратимости (они идеальны), связанный с негативной составляющей этой связки — временем наблюдателя, характеризующем процессуальность. Ведь, совершенно очевидно, что реальный наблюдатель или его приборы не могут мгновенно и без ускорения (вне процесса) переместиться из одной системы отсчета в другую и обратно, успев притом сравнить показания приборов «там» и «здесь».
ПУСТОТА КАК ЭКВИВАЛЕНТ ФИЗИЧЕСКОГО НЕБЫТИЯ
Для древних философов спросить — значило непременно ответить, причем ответить категорически: да или нет. Поэтому и в данном вопросе мнения разделись. Среди мыслителей, отрицавших существование физического небытия — пустоты, был и Аристотель, хотя до него Левкипп и Демокрит пришли к твердому убеждению: все в мире состоит из твердых атомов (бытия) и разделяющей их пустоты (небытия). По Демокриту, разрезать или разрубить что-либо, идти сквозь воздух или плыть в воде можно лишь потому, что движущееся тело рассекает пустоту между атомами, тогда как атомы остаются нерушимыми. Только благодаря пустоте, разделяющей атомы и позволяющей им в результате взаимного движения образовывать различные комбинации, возможно разнообразие вещей.
Вот как описывает и комментирует взгляды первых атомистов Аристотель: «Левкипп и его последователь Демокрит признают элементами полноту и пустоту, называя одно сущим, другое не-сущим, а именно: полное и плотное — сущим, а пустое и разреженное — не-сущим (поэтому они и говорят, что сущее существует нисколько не больше, чем не-сущее, потому что и тело существует нисколько не больше, чем пустота), а материальной причиной существующего они называют и то и другое…» [Аристотель. «Метафизика» I, 4, 985 b]. Итак, пустота (или физическое небытие) столь же материальна, как и полнота (или физическое бытие) и существуют они как неразделимое целое, т. е. атомы и пустоту невозможно отделить друг от друга, как, скажем, гравитационное поле невозможно отделить от создающей его массы.
Впоследствии (вплоть до Нового времени) одни философы вновь «открывали» пустоту, другие ее «закрывали». Аристотель же к этой проблеме подступался как истинный физик. С одной стороны, обнаружить пустоту нельзя, а с другой, — «.. дело физика — рассмотреть вопрос о пустоте, существует она или нет, и в каком виде существует или что она такое… ». Далее, в ход идет мысленный эксперимент: если бы где-то в мире существовала пустота сама по себе, то все предметы провалились бы в нее, падая с бесконечной скоростью (из-за отсутствия сопротивления движению), а это невозможно. Здесь на первый план выступает категоричность Аристотелевой логики, согласно которой в мире не существует ни «ничто», ни «бесконечности». Далее же Стагирит приводит, с точки зрения современной физики, более сильные аргументы. В пустоте не существует никаких различий ни между ее «местами» (следовательно, в ней невозможно определить пространственную протяженность), ни между левым и правым или верхом и низом (значит, в ней невозможно определить направление). Тело, оказавшееся в пустоте, теряет свою определенность. Впрочем, тут надо уточнить позицию Аристотеля-физика: все это он утверждал относительно абсолютной пустоты. Пустоту же рассеянную, отделяющую друг от друга мельчайшие частицы материи, Аристотель вовсе не отвергает. Она должна существовать, подобно тому, как воздух существует между частицами песка.
Образ пустоты, возможной или невозможной в реальности, преследовал, как страшный призрак, философов средневековья. Схоластическая наука объясняла действие водяных насосов, уже широко применявшихся в ту пору, тем, что «природа боится пустоты». На самом же деле пустоты боялась не природа, а философы, думая, что строго следуют законам природы. Следовали же они строго перипатетикам — догматикам средневекового постаристотелизма. Отказаться от представления о невозможности пустоты было, судя из истории естествознания, им столь же трудно, как признать, что Земля не есть центр мира. Развеять «ужас пустоты», пусть еще не до конца, смогли только ученые XVII в. — пионеры опытной науки. Понадобились для этого лишь сосуд с ртутью и стеклянная трубка, запаянная с одного конца. Торричелли, набрав ртути в трубку, заткнул открытый ее конец пальцем, перевернул трубку и, держа ее запаянным концом вверх, опустил в сосуд с ртутью. После того, как он отнял палец от отверстия, часть ртути вытекла в сосуд, остался только столбик высотой над уровнем ртути в сосуде примерно 760 мм. Над столбиком же была пустота (правда, с парами ртути), получившей название торричеллиевой. Через несколько лет Блез Паскаль установил, что столбик ртути, создающий пустоту, в горах ниже, чем на равнине, и что высота его меняется в зависимости от погоды. После этого он поинтересовался у сторонников «ужаса пустоты: неужели природа боится пустоты на равнине больше, чем в горах, и пугается ее в сырую погоду меньше, чем в сухую?
После того, как пустота была получена искусственно, уже вовсе не казалось «ужасным», что понятие пустоты стало ключевым в небесной механике. По Ньютону, небесные тела погружены в абсолютную пустоту без центра и границ, и она всюду одинакова, в ней отсутствуют различия от места к месту (переносная симметрия) и от направления к направлению (поворотная симметрия). Фактически Ньютон для обоснования первого закона своей механики (закона инерции) привлек то, что Аристотелю не позволяло признать самую возможность абсолютной пустоты. У Ньютона пустота приобретает внутреннюю форму (структуру), определяемую математически с помощью геометрии Евклида. Таким образом, в отличие от пустоты Левкиппа–Демокрита, которая, в основном, играла роль емкости для перемешивания атомов, абсолютное пространство Ньютоновой механики наполняется другим физическим содержанием. Главными теперь становятся законы сохранения (частные симметрии), регламентирующие принцип инерции и механическое обменное взаимодействие.
ЭФИР — ЗНАК ФИЗИЧЕСКОГО НЕБЫТИЯ
Высоки были авторитеты Торричели и Паскаля, однако, как уже не раз бывало ранее, у пустоты снова нашлись критики и даже непримиримые противники. Главный их довод звучал примерно так: вы говорите, что трубка над столбиком ртути пуста, но тогда как через нее проходят свет, тепло и магнитные силы? Значит, сосуд не пуст, а его заполняет некая материя, отличная от всех ныне известных сред. «Пустота невозможна!» — один за другим заявили несколько крупнейших мыслителей наступающей эпохи нового рационализма. Среди них был и Декарт. Он писал: «Мы считаем сосуд пустым, когда в нем нет воды, но на самом деле в таком сосуде остается воздух. Если же из «пустого» сосуда убрать и воздух, в нем что-то должно остаться, но это «что-то» мы просто не чувствуем». Правильнее было бы сказать: «не измеряем». В верхней части Торричеллевой трубки тоже не было ни жидкой ртути, ни воздуха, Там, по Декарту, было нечто другое, которое он называл, следуя традиции, эфиром.
Истоки слова «эфир» уходят в древнегреческую мифологию, которое затем стало попросту обозначать особый воздух для дыхания богов Олимпа, а научное значение ему впервые придает известный противник пустоты Аристотель. Как физик он понимал: что-то должно занять место, где нет ни земли, ни воды, ни воздуха, ни огня, но эфир был признан Аристотелем не просто пятым элементом (много позже он стал называться латинским словом «квинтэссенция» — пятая сущность), а божественной материей, основой для других элементов природы. Имя же его Аристотель объяснял как «всегда бегущий». Позже, римлянин Лукреций Кар видел в эфире тонкую материю, состоящую, как любая материя, из атомов и приводящую своим вечным течением в движение небесные тела; она же — составная часть всего живого в природе, в том числе, человеческой души. Античность завещала эфир средним векам, и в европейской науке этого времени он рассматривался, по Аристотелю, как квинтэссенция, как глубочайшая сущность всего в природе. Эфир Дж. Бруно в XVI в. очень напоминает эфир античности. Это опять-таки тонкая всеобщая материя, все проникающая и все обнимающая; эфир в живых существах — то, что называют жизненным духом, и его недостаток в организме делает человека вялым и безжизненным. Две с половиной тысячи лет как термин «эфир» входит в научный и философский лексикон, за это время мнения относительно его свойств видоизменялись и даже менялись кардинально, и лишь одно из этих свойств оставалось неизменным — эфир как особая субстанция реально существует и непрерывно заполняет все мировое пространство.
За это время эфир часто призывался на помощь в тех случаях, когда надо было объяснить вновь открытое явление или разрешить какое-то противоречие в уже известном явлении. Так, один из первых исследователей электромагнетизма Вильгельм Гильберт (придворный врач английской королевы Елизаветы) приходит к выводу, что это эфир истекает из наэлектризованных тел, и он же распространяет теплоту и свет. Для Галилея тела существуют и не разваливаются на частицы потому, что их связывает в единое движение эфира. Но по-настоящему— по сравнению с античностью — обновляет гипотезу эфира Декарт. Пустоты абсолютной, по Декарту, не может быть постольку, поскольку протяженность есть атрибут и сущность материи. А раз так, то всюду, где есть протяженность, т. е. само пространство, которое нужно преодолевать телу, перемещаясь из одного его места в другое, необходимо присутствует материя. Просто материя может быть «разной тонкости», вплоть до состояния чистого эфира, но ее отсутствие невозможно. Параллельно Декарт развивает и вихревую гипотезу, согласно которой более «грубая материя» — это особые (вихревые) сгущения эфира. Следует заметить, что вихревая гипотеза Декарта поддерживается и в наши дни многими учеными, но, в основном, любителями. Главное, что из всего этого следует, пустота — понятие относительное, но вовсе не абсолютное, как это представляют некоторые теоретики, и потому впадают в своих рассуждениях в непреодолимое противоречие. Любая абсолютная идея внутренне противоречива!
Но даже в модификации Декарта, эфир оставался еще слишком противоречивой сущностью, в его модели отсутствовал структурный инвариант; он оставался, поэтому, больше философским представлением, чем физическим понятием. Ведь Декартово умозрительное изобретение было призвано объяснить в мире чуть ли не все сразу, обозначить все линии и даже мельчайшие штрихи, образующие картину мироздания. Физиков же Нового времени интересовали более частные научные проблемы — такие, как электромагнитные явления, природа тяготения, законы распространения света, термодинамические процессы и пр. Хотя и для решения этих проблем, казалось, вполне можно было привлечь гипотезу эфира или его разновидностей — электрической жидкости, флогистона или теплорода, например — но наука XVII–XVIII вв., опирающаяся на провозглашенный Фр. Бэконом принцип экспериментальной проверки, в целом, следуя гипотезе эфира, оказалась в затруднительном положении.
Пифагору, Аристотелю, Лукрецию Кару и даже Декарту, чтобы охарактеризовать эфир (естественно, речь не могла идти о его физическом или математическом определении) вполне хватало убедительных, с их точки зрения, логических построений, основывающихся на аналогиях и здравом смысле. Зеркальная симметрия — в узком (геометрическом) и широком (онтологическом) смысле в зависимости от того как мы определяем это понятие — выступала у них той незримой исходной идеей, посредством которой древние мыслители на протяжении веков пытались постичь принцип равновесия, господствующий в мире. В современной теоретической науке этот всеобщий принцип описывается в каждом конкретном случае видом структурной инвариантности — группой преобразований, сохраняющей некоторую величину или конфигурацию. Однако при этом упускается из виду главное свойство такой инвариантности — зеркальная симметрия бытийной и небытийной составляющей материи, что и приводит либо к представлениям о неподвижном и не связанном с веществом эфире (Лоренц, Пуанкаре), либо вовсе отказу от эфира в пользу геометризованного пустого пространства (Минковский, Эйнштейн).
- Код ссылки на тему, для размещения на персональном сайте | Показать
