То есть проблемы, стоящие ныне перед целым миром и тем более перед нашей трудной страной, не разрешимы никакой комбинацией привычных средств и идей, ни западнических, ни почвенных, ни правых, ни левых, ни либеральных, ни консервативных, ни даже радикальных. Необходимы принципиально новые подходы и синтезы, и, разумеется, бесстрашие перед любыми «священными коровами» всех известных идеологий и верований.
При крушении «советской» власти у нас царила почти поголовная эйфория: вот наладим рынок и заведем свободы, и все у нас образуется само собой (чуть не в «пятьсот дней», как обещал Явлинский), как в самых успешных странах, если не того лучше. «Само собой» образовалось, однако ж, столько самого разного, включая безобразнейшее, что непросто просуммировать, что получили мы на баланс – лучшее или худшее? Если б не сказочный рост цен на нефть, боюсь, как бы не получили мы еще худшее, чем то, от чего с такими мучениями, но не так уж и далеко ушли.
Тут демократы привычно скажут, что мы не видели еще ни подлинной демократии, ни либерализма, ни рынка, и с ними в том невозможно не согласиться. Но почему (вот вопрос, как удар под дых демократам) у нас ничего близкого к оным не получалось никогда – и не получается упорно?! Мы что – глупей других? Ничего подобного! Если уж делать столь не «политкорректное» сравнение, так скорей как раз наоборот. Не говоря о наших лучших в мире программистах и сманиваемых на Запад во множестве ученых, даже в пределах привычного Америке бизнеса наши эмигранты обнаружили такие способности в сравнении с американцами, что тамошние газетчики писали об умении «русских» (для них все наши эмигранты – «русские») «делать сыр из снега», что означает у них высший дар предпринимательства. Ну, допустим, большинство этих «русских» – евреи, но ведь американские-то евреи никаких сравнимых талантов в том же бизнесе не обнаруживают, и значит это привезено из нашей культуры. В чем тут заковыка?
25 веков назад просвещенный аристократ Конфуций сказал, словно в поучение нашим несгибаемым демократам: «Путь благородного мужа рождается в нем самом, но проходит проверку у народа.» И еще: «Когда пытаются осуществить путь в отрыве от народа, это уже не путь!» Положения эти кстати тривиальны, как таблица умножения, в свете Общей теории систем.
Не странно ли, что древний аристократ рассуждал не в пример демократичней наших нынешних демократов? Так, может быть, это не народ наш не дорос до демократии, а демократы безобразно заблудились в поиске пути для своего народа? Кто сказал, что все народы должны идти к свободе и счастью одним единственным путем, будто по извечно проложенной колее?! Это сказали провинциально невежественные европоцентристы XIX века.
В конце 60-х годов прошлого века, и, что интересно, на последнем в прошедшей истории всплеске Западного исторического оптимизма, видные американские экономисты и футурологи Г. Кан и А. Уинер выпустили книгу «Год 2000-й», где между прочим добросовестно отметили (и не первые; о том же писал, например, британский синолог Данэм), что в течение более двух тысяч лет (с некоторыми перерывами на эпохи иноземных завоеваний) вплоть до начала XIX века – то есть пребывая уже в глубоком упадке и находясь под властью чужеземцев манчжур! – конфуцианский Китай все еще оставался по сумме решающих показателей САМОЙ СВОБОДНОЙ, САМОЙ ПРОСВЕЩЁННОЙ, САМОЙ ГУМАННОЙ И САМОЙ ЭКОНОМИЧЕСКИ ПРОЦВЕТАВШЕЙ СТРАНОЙ МИРА. Хотя никакой демократией там, понятно, не пахло. Страной правила меритократия (аристократия талантов и нравственных достоинств), вербовавшаяся соответственно требованиям конфуцианства практически из всех слоев общества посредством системы анонимных письменных экзаменов.
С концом СССР г-н Фукуяма сделал удивительный в своей очевидной нелепости вывод, что-де «история кончилась», от коего сам вынужден был потом отказаться. Но замечательна железная в собственных пределах логика, которая его к тому привела. Если исторический прогресс идет в единственном направлении от неравенства людей к их либерально понимаемому равенству (для Фукуямы и его либеральных единомышленников – священный догмат, а никакое не «если»), история, разумеется, должна иметь конец. В сравнение с этой фундаментальной и неопровержимой – в означенной системе воззрений – мыслью не так уж важно, где этот самый конец определить: в победе ли революционной армии Франции над коалицией монархических держав при Вальми, в крушении ли «советской» империи, или из сугубой осторожности предпочесть с определением этим малость повременить: так понимаемая история завершается в существе своем, едва начавшись (ну, долго ли в самом деле можно уравнивать людей в политических правах и перед законом, если всерьез за то взяться?!) Единственное облачко, нависающее над этой восхитительно простой и ясной в собственных пределах схемой истории – это, чего ради демократическому процессу понадобилось начинаться в истории дважды – в первый раз в демократических полисах Эллады, за две с изрядным хвостиком тысячи лет до Вальми?
Но, может быть, периодически нарастающее в истории – мощно и очень, очень надолго – неравенство тоже зачем-то обществу нужно, а не навязывается нам (с помощью марсиан?!) какими-то тупыми злодеями? Вот уже и популярный автор Борис Акунин позволил в «Турецком гамбите» своему умнейшему и симпатичнейшему Фандорину заявить: «Я… вообще противник демократии. Один человек изначально не равен другому, и тут уж ничего не поделаешь. Демократический принцип ущемляет в правах тех, кто умнее, талантливее, работоспособнее, ставит их в зависимость от тупой воли глупых, бездарных и ленивых, потому что таковых в обществе всегда больше…» Ну, допустим, Фандорин отстал в своем служении России XIX века. Но вот, то, что “Лучший аргумент против демократии – пятиминутная беседа со средним избирателем”, – это сказал уже в ХХ веке Черчилль, крупнейший тогда политик Запада (если не целого мира).
Так что же стоит за порожденным Западом восторгом перед идеей равенства людей, и в каком это конкретном смысле они так уж «равны»? «Обстоятельнейшая в истории Запада», как рекомендуют ее издатели, Макмиллановская Философская Энциклопедия в своей обширной статье «Равенство» на оный конкретный смысл не намекает ни словом! В это просто религиозно веруют – хотя трудно было бы приискать веру, более несообразную с целым нашим опытом и здравым смыслом.
Но веруют-то – почему?? В ХVIII веке французские просветители «обосновали» ту веру предельно просто: стоит-де воспитывать людей с рождения в равных условиях, предоставив им равные же возможности роста, и они все (за исключением разве что уникальных гениев) ни в чем не уступят друг другу. Педагогическая практика и психология развития давным-давно не оставили от этой их «аксиомы» камня на камне, но вера та, как и подобает всякой религиозной вере, нимало от того не пошатнулась, не попытавшись даже приискать себе иное сколько-нибудь благоприличное обоснование.
И совсем уж беспомощно «христианское обоснование» той веры, отправляющееся от знаменитого фрагмента из Послания к Колоссянам (3:11) апостола Павла: «несть ни эллина, ни иудея… раба, свободного, но все и во всем – Христос.» Ибо из контекста главы недвусмысленно явствует, что Павел говорит «о горнем… а не о земном» (3:2). А что до земного, так в той же главе он увещевает (3:22): «Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим… боясь Бога»! Вообще, все «либеральные» пассажи Библии кажутся таковыми лишь тем, кто воспитан в представлениях Западной культуры. Чем ближе данная религиозно-этническая группа к воззрениям ранних христиан, как копты, абиссинцы, византийские греки или ревнители русского «древлего благочестия», тем разительней чуждость ее представлений и практики Западному либерализму. Не уничтожить, но облагородить и освятить – и тем всемерно укрепить! – стремилось изначальное христианство все традиционные иерархии.
Так что же в конце концов стоит за удивительной – и фундаментальной для современного Западного образа жизни – идеей «демократического равенства» людей? Окажем Западу неоценимую услугу, раскрыв эту его, кажется, никем еще не изреченную тайну.
Для этого нам потребуется небольшое усилие не такой уж абстрактной мысли. В Общей теории систем, ищущей универсальные законы организации любых систем от механических до биологических и социальных, А. Малиновский вводит деление систем на «жесткие» и «дискретные». В первых из них «изменение одного элемента влечет за собой изменение в остальных частях системы». Во вторых «отдельные элементы связаны между собой не прямо, а через посредство их отношений в среде. Иными словами, они являются независимыми единицами, образующими систему благодаря тому, что обладают рядом общих черт.» Или, короче, элементы «дискретных» систем объединяются общим для них функциональным отношением к среде, каковое в свой черед формирует у них одинаковые черты.
Иллюстрируя, вслед за Малиновским, это различие систем на примере сложного биологического организма, заметим, что «жесткими» являются в нем все его важнейшие системы от клетки, этого элементарного строительного кирпичика жизни, до организма в целом. «Жестко» устроены глаз и сердце и все другие внутренние органы. Что до мозга, то он настолько парадоксально сложен, что ее организация сочетает черты и «жесткости» и «дискретности» – с безусловным преобладанием однако ж первой. «Дискретны» в организме системы клеток однородных тканей, а также парных и множественных органов, в частности конечностей и пальцев руки.
Легко видеть на примере, скажем, глаза, что «жесткие» системы иерархичны и цельны, а потому сравнительно с «дискретными» хрупки, «легко дезорганизуются, – говорит Малиновский, – при выпадении даже одного звена». Эта их особо тесная связь и заставила, видимо, Малиновского назвать их «жесткими» – на мой взгляд, крайне неудачно: на уровне достаточно высокой сложности именно эти системы (я называю их «интегрированными», в противоположность «дифференцированным» – «дискретным») являют самую замечательную гибкость.
Замечательно, что интегрированные и дифференцированные системы повышают свою организацию на прямо противоположных путях: первые – через усложнение, вторые – посредством рационального упрощения. Последнее невозможно в интегрированных системах, чья сугубая цельность исключает комбинаторику и отбор собственных элементов. А первое заказано системам дифференцированным, чьей сравнительно слабой (через отношение к внешней среде) связи усложнение грозит распадом. При этом, констатирует очевидное Малиновский, «повышение организации достигается, как правило, путем жесткого сочетания взаимодополняющих элементов системы» – то есть именно через иерархическое усложнение.
С Малиновским более чем согласится любой человек с улицы, обычно и не подозревающий, что прогресс какой-либо организации может достигаться не только через ее усложнение, но и через рациональное упрощение – или просто «Рационализацию». Между тем надо заметить, что Рационализация играет собственную незаменимую роль в биологической эволюции: в ней сливаются в единство целые ряды множественных и морфологически автономных структур, причем элиминируется масса бесполезных и прямо вредных деталей и признаков. Но при этом Рационализация ничего не творит совершенно внове – она работает лишь с тем, что уже есть. Это процесс целиком вторичный и в этом смысле квази-творческий. Целиком и изначально творческим бывает только конструктивное усложнение – назовем его «Эволюцией» (каковую не будем смешивать с «эволюцией» в ее расширительном до расплывчатости понимании Дарвином, включавшим в это понятие любое биологическое приспособление, хотя бы и через паразитизм, влекущий за собой резкое снижение организации вида-паразита).
Итак, Эволюция – это изначальное цело-творческое повышение организации, достигаемое только через усложнение интегрированных систем.
Рационализация – это квази-творческое (целиком вторичное Эволюции) конструктивное упрощение, удающееся только в системах дифференцированных.
А если усложнение идет в системах дифференцированных? Результатом становится естественно их деструктивное и грозящее распадом переусложнение. Назовем его «Вырождением».
А если упрощение происходит в интегрированных системах? Это приводит к их сокрушительной примитивизации, или деструктивному переупрощению, поскольку их сугубая целостность исключает конструктивные комбинаторику и отбор их элементов. Назовем этот процесс «Деградацией».
Подчеркнем, что, хотя в обычном словоупотребление «деградацию» и «вырождение» не различают, у нас это не только разные, но самые разные способы дезорганизации – через переупрощение и переусложнение. Стоит, верно, заметить и то, что конструктивное усложнение Эволюции не может продолжаться неограниченно долго (есть мера в вещах), но разрушает со временем интегрированность системы, переходя в переусложнение Вырождения, спасением от коего может служить лишь конструктивное упрощение Рационализации. По той же причине меры в вещах неизбежно и превращение со временем Рационализации в Деградацию, из коей спасает систему только новый цикл Эволюции.
А теперь посмотрим, как работают эти понятия в организации обществ (напомним, что общая теория систем ищет универсальные законы организации).
Разумеется, любое современное общество – это чрезвычайно сложная сверхсистема, чьи подсистемы могут быть организованы всеми возможными способами. Нетрудно впрочем видеть, что Западная демократия определяющим образом строит свою социальную систему именно как «дискретную», или дифференцированную. Все граждане представляются в ней (хотя бы в идеале) равными перед законом и наделенными одинаковыми политическими правами, дающими им в частности равную силу голоса на выборах (причем никто не вправе докапываться, сделал ли данный гражданин свой выбор путем глубоких размышлений, на основании обстоятельных знаний и по велению чуткой совести, или голосовал, руководясь только глупостью, невежеством и близоруким своекорыстием).
«Мы привыкли думать, что демократия – это, когда ум и знания одних равны глупости и невежеству других, но демократия – это совсем другое!» - вырвалось в одном из интервью у ученого и фантаста Айзика Азимова. После чего он благоразумно умолк (или был сокращен благоразумной редакций), ибо явно имел ввиду аристократию ума и знания, то есть систему интегрированную и с демократией несовместимую по принципу.
Армия впрочем является в любой, пусть и самом демократической, стране подсистемой воистину «жёсткой» (где все, что «тонко и рвется», нещадно устраняется намеренно наводимой Деградацией – по каковой, верно, причине президент Эйзенхауэр, сам бывший генерал, заявил: «Мнение военных не стоит ни цента, даже по военным вопросам!», а президент Трумэн заметил, что быть «тупым сукиным сыном… у генералов отнюдь не считается пороком, иначе половина, если не три четверти наших генералов, оказались бы в тюрьме»), и где решения принимаются отнюдь не общим и равным голосованием, но «приказы не обсуждаются, а исполняются».
«Жестко», хотя не в армейской степени, устроено на Западе (как и везде) и каждое производство и любая контора. «Демократия кончается за порогом вашей работы», – говорят в Америке.
Стоит заметить, что и наука, которую принято почему-то считать демократичнейшим из институтов общества, по счастью, тоже не решает вопросы о ценности новых теорий всеобщим прямым и равным голосованием ученых (не говоря уж о непосвященных обывателях), иначе, например, ни теория относительности, ни тем более квантовая механика не получили бы в ней так сравнительно быстро права гражданства. Наука напоминает мозг своим парадоксальным совмещением (и притом многоплановым) в своей организации принципов и иерархических, и демократических (и даже вдобавок специфических для нее анархических, возможно, самых в ней ценных, – хотя все более вытесняемых в последних поколениях коллективной и спонсируемой науки).
Так вот, священный для Запада принцип «равенства» людей вытекает единственно из того – несчастного, смею заметить, – обстоятельства, что любые иерархии, сколь бы ни естественные и прекрасные сами по себе, неизбежно работают в дифференцированных системах на их Вырождение.
Но какую же часть своего творческого потенциала обречено терять так организованное общество!
Вы забываете, – возразят мне – что именно Западные демократии обеспечили самую большую в истории свободу научной мысли! – И будут скорее правы, чем нет (хотя степень этой правоты непомерно преувеличена в массовом сознании, остающемся здесь на уровне европоцентризма ХIХ века)...
Но, правы – для протекшей доселе части истории (и притом на весьма узких ее временных секторах), каковая история, как признал ныне и г-н Фукуяма, не совсем все-таки кончилась. Справедливо, что любой прогресс общества более всего зависит от степени свободы культурного и нравственного творчества его членов (и более того, уже для того, чтобы удержаться на достигнутом однажды уровне, общество должно порождать достаточное число людей твердой и независимой нравственной воли: «Не стоит город без святого, село без праведника.») Но значит ли это, что Западный тип свободы – высший, способный существовать в принципе? Когда Черчилль воскликнул: «Демократия – наихудшая форма правления, не считая (ну, это в его устах понятно – Е.Н.) все остальные», – не явил ли он тем подсознательную догадку, что Творец не мог так зло подшутить над людьми с искрой Его в душе, чтобы навеки фрустрировать лучшие их порывы?
Повторим еще раз до зевоты на первый взгляд скучное, а на деле обоюдоострое, как меч, определение дифференцированных систем: оные состоит из независимых элементов, объединенных только их общим отношением к среде. Не жившие на современном Западе не могут и вообразить, насколько на нынешней стадии его динамики общим – на какой давящий конформизм (без коего она взорвалась бы к настоящему времени в ничем не связанный хаос) обрекает сегодня эта система свои «независимые» элементы. «Демократия – это насчет того, чтобы быть, как все», – сообщат вам первым делом в Америке (где Запад достигает карикатурной степени последовательности, как отмечают и осторожные писатели эмигранты П. Вайль и А. Генис). А те, будто бы «представляющие Запад», исполнители, что бесятся на сцене, как одержимые, – те выполняют функцию отдушины для публики, у коей эта конформистская дисциплина уже в печенках!
Когда создателя кибернетики Норберта Винера спросили, почему, по его мнению, Восток, где родились первые великие культуры человечества, так отстал ныне от Запада, этот характернейший, но отлично информированный, Западный ум ответил в том смысле, что не всерьез это и не надолго...
Замечательно проницательный британский автор Остин Коутс (в 1942 г., когда прекрасно осведомленные офицеры Британского генштаба заключали меж собой пари, сколько еще недель протянет Красная Армия, он выпустил книгу «Почему Россия победит») опубликовал в 1972 г. книгу «Китай, Индия и руины Вашингтона», где пытался донести до обывателей Запада (наивно верующих, что Запад раз и навсегда оседлал конька мирового прогресса), что Восток будет процветать и тогда, когда от столиц Запада останутся одни руины (как в Темные века от Рима, когда на Форуме паслись козы)…
На Востоке (чьи глубоко разнородные, в отличие от цивилизационно единого Запада, культуры объединяет только безусловная интегрированность их обществ в своего рода «сверхсемью» – я не рисую идиллию, я отлично знаю, что нигде не удается такая зверская эксплуатация и такое хамское третирование человека, как в большой, но духовно недужной семье; я однако ж хочу напомнить, что все великие Учители человечества, включая и Западных, призывали к БРАТСТВУ как идеалу и НОРМЕ человеческих отношений) родились все без исключения великие религии, одна из которых была заимствована потом Западом.
Религия – это фундамент, без коего не может быть сколько-нибудь высокой культуры. Только она обеспечивает то изначальное согласие в принципах людского сожития и содействия, без которого не построить ничего надежного, и до коего кричаще разнообразному, даже в малых племенах, люду невозможно договориться никаким чисто рассудочным способом (скорей истребят друг друга, чем договорятся). Когда это основополагающее чудо культуры удается, за него принимаются держаться сознательно или бессознательно без исключения все, так что и присущий любой данной культуре «атеизм» рабски копирует, как негатив позитив, принципы породившей его религии, – и ежели свести «атеистов», происходящих из глубоко различных религий, презабавный приключился б меж них диалог, чьи участники быстро бы запутались, агитируют ли их против признания потустороннего вещному миру Абсолюта - или за системы мировосприятия, основанные на разительно несхожих пониманиях "Абсолюта"!..(1)
Современный Запад с присущим ему прагматическим благоразумием, но и со стремлением к комфорту любой ценой, не отказался от религии – но сделал ее целиком «удобной». «Удобная» религия – это как «почва», о которую не ушибиться, как ни спотыкайся и падай. Но такая «почва» – хлябь, в коей невозможно не утонуть, и это дело только времени, притом, похоже, самого недальнего. Как ни парадоксально на первый взгляд, «атеизм» тоталитарных держав оказался менее разлагающим для религиозного фундамента культуры, чем приведение его к целиком «удобному» вседозволяющему состоянию.
Тоталитаризм, кстати, был неизбежным следствием попыток упрощения интегрированных социальных систем – на основании все того же, да еще радикализированного «равенства» – какие не могли не привести их к Деградации, яро искоренявшей все нестандартное, утонченное и нравственно и интеллектуально высокое. Ту же по принципу Деградацию, с ее «волей к бездарности» (Бердяев) и грабительской подлости, разве еще более разнузданной и недальновидной, – только в псевдокапиталистической одежке, поскольку старая и износилась, и перестала отвечать аппетитам начальства – после короткого всплеска и подавления конструктивной активности народа – мы закономерно продолжаем испытывать и в условиях нынешней псевдодемократии.
Но сколь ни зловещие, переупрощение и гиперинтеграция тоталитарных систем невольно подготовляют в них условия для последующей цело-творческой Эволюции. Так в Древнем Китае династию Цинь, уничтожавшую ученых и сжигавшую книги, и закрепостившую целое население страны, сменила просвещенная Хань, при которой Китай обрел классическое конфуцианское лицо своей культуры, и по имени коей до сих пор называют себя благодарные китайцы ханьцами.
Сегодня разлагаются цивилизации целого поколения, поднявшегося на руинах античности. Это значит, что впереди, после трудного переходного периода, родятся новые религии или, более вероятно, единая религия целого человечества – и единая основанная на ней новая культура. Что, в свою очередь, означает, что Учителем мира с необходимостью снова станет Восток, а в нем ведущей может стать Россия, едва не единственная сейчас его страна с достаточно развитой культурой и не закосневшей в седой древности традицией.
Но это явно не в ближайшие годы. А на что должны мы ориентироваться сейчас?
Мы живем в мире, где информация становится главной ценностью, а умение работать с ней – важнейшей общественной функцией. Во все времена во главе всех обществ оказывались рано или поздно «силою вещей» те, кто выполнял в нем важнейшую функцию (даже, если те представлялись в нем совершенно для того не годными – и таковыми изначально и были!) Но, в отличие от «демократичных» денег, которые можно вложить в любой карман, информация «аристократична» по принципу: лишь небольшая часть людей способна владеть ею на действительно высоком уровне – при любом, как становится сейчас ясно педагогике, уровне системы образования. Эти новые аристократы заменят собой у власти и капиталистов и чиновников (чья распря, составившая главное содержание ХХ века, станет тогда так же мало интересна, как не менее яростная в седой древности свара сыроядцев с приверженцами вареного и печеного).
Эта неизбежно грядущая аристократия страшна Западу, чья дифференцированная социальная система не сможет приспособиться к ней без краха своей системности и сползания в новые "тёмные века" (для выхода из которых потребуются как минимум три или четыре поколения). Для нас это целиком естественный – и единственно спасительный – путь развития.
(1) См. моё сообщение "Формально-логическая несовместимость двух типов религий".
- Код ссылки на тему, для размещения на персональном сайте | Показать
